Слава Зайцев: "Терпеть не могу джинсы, синий цвет и кроссовки"

— Часто ли вам удается вырваться из Москвы куда-нибудь без дела, просто отдохнуть?

— Я живу работой — в ней нахожу истинное удовольствие и смысл бытия. Это не пафосные слова, мне просто неинтересно отдыхать. Я трудоголик по природе своей, и другого уже не придумаешь ничего.

— Во время путешествий вы ведь обращаете внимание не только на красоты природы, но и на то, как выглядят люди на ее фоне?

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— Да, я вижу очень много людей… Это ужас! Как люди несовершенны в своем выборе одежды… Повсюду джинсы, кроссовки. Мне очень нравится, когда на женщине белая мужская сорочка с закатанными рукавами навыпуск, черная юбка или брюки даже, может быть, короткие, поверх сорочки — красивый пояс, открытая шея, поднятый воротник, завязана косынка или платок шейный, или просто ниточка жемчуга висит, прибранные или красиво распущенные ухоженные волосы, бархатные глаза, красные или теплые розовые губы, улыбка, обязательно — улыбка, играющая на устах… Вот образ! И никаких кроссовок! Кроссовки я вообще не воспринимаю как вид обуви, так же, как джинсы я не воспринимал никогда. Категорически считаю, что они уродуют и женщину, и мужчину абсолютно. Тем более, что есть такой огромный выбор вещей! Такое ощущение, что люди перестали следить за одеждой. Считается, что джинсы удобно надеть и грязные, и немытые, и неглаженые… Этот американизированный "комфорт" убил в человеке желание быть лучше! И еще: синий цвет меня убивает. Я вообще ненавижу синий цвет, тем более, все эти "эффекты потертости", которые выглядят грязными, рваными, немытыми — вид ужасный! Я мечтал, что новое тысячелетие принесет людям радость, эстетическое обновление, но вижу, что ничего подобного не произошло.

— А как вы оцениваете то, как себя подают наши политики?

—  Вы знаете, я совершенно не интересуюсь политикой. У меня есть своя религия, которой я поклоняюсь — религия красоты. У меня была возможность пообщаться и с Брежневым, и с Косыгиным, и с Шеварднадзе, и с Горбачевым, и с другими видными деятелями ушедшей эпохи… Это люди замечательные, но они приходят и уходят, а мы остаемся. Они меня пытались каждый по-своему или приблизить, или унизить. Ельцин — единственный человек, который меня понял... Но в основной массе своей политики и их жены — это просто потребители. Они не уважают нашу профессию, относятся к нам, как к рабам. Они не видят в моде одну из ветвей искусства, такую же высокую, как музыка, живопись, архитектура, но самую близкую к человеку. Со мной бы не считались, но вся мировая пресса обо мне пишет, и я признан в мире. Иначе бы они меня давно раздавили, уничтожили, как назойливую муху, которая постоянно мешает своим жужжанием. Потому что я все время им говорил: дайте мне возможность приобщать к красоте, дайте мне возможность сделать массовую одежду доступной для восприятия, эстетически более ценной, совершенной по форме и содержанию… Все это я мог сделать, но никто меня не услышал.

— Вам, как художнику, довелось пройти со страной много этапных, исторических отрезков. Самые яркие идеи посещали вас еще в эпоху Советского Союза, или уже во времена полной свободы и вседозволенности?

— Вы знаете, трудно сказать. Наверное, в свое время я достаточно активно работал именно потому, что мне мешали работать. Я работал всему вопреки, мне нужно было выживать. На 90 рублей зарплаты нужно было одеться, чем-то питаться, купить краски… Было очень сложно на такие деньги жить. Поэтому я работал в театре, в кино, в цирке, в журналах, то есть максимально воплощал себя. А когда в 1993 году появилась моя линия парфюма в Париже, то я впервые получил гонорар просто за имя, за то, что я — Слава Зайцев, креативный художник, что имя мое популярно и люди покупают с удовольствием мои парфюмы. За это мне никогда в жизни не платили в России, И этот парфюм до сих пор существует без рекламы, его покупают. На эти деньги я существую — построил себе дом, усадьбу, содержу Дом моды, покупаю ткани. Все на свои собственные деньги, потому что я стал собой, но не благодаря государству — государство только сдирает налоги... Жизнь очень сложная, но и безумно интересная. И такое счастье, когда ты нужен, когда тебя ждут и любят!

— Вы помните тот момент, когда создали свою первую вещь? 

— Это было забавно… Первую модель создал на третьем курсе института — сшил себе из какой-то войлочной шинельной ткани пальто в стиле Гольбейна (немецкий живописец XV века. — Авт.): расширенный плечевой пояс, круглая горловина… И появился я в этом пальто в 1965 году в журнале Vogue. Там было написано: "Отныне Москва имеет своего большого художника". И я там в шапке кроличьей, такой обкусанной всей, и в этом пальто с широкими плечами, как на картине Гольбейна… Я получил огромную радость. А потом я начал шить сорочку. Это было самое большое потрясение, когда я чувствую: вот ткань, мертвая ткань лежит на столе, и я беру ее, разрезаю, прострачиваю, нашиваю аппликации, и — получается художественное произведение... Это — радость!

— В моде есть рифмы, аллитерации, немало параллельных мест с поэзией. Вы пишете стихи. Что несет первоначальный заряд вдохновения: мода вдохновляет на поэтическое творчество или наоборот?

— Вы знаете, я стал писать стихи как-то спонтанно, неожиданно для себя, в сорок лет, в момент трагический в моей жизни — у меня умерла мама, и я ушел из официальной моды. Мое присутствие на земле казалось мне бесполезным. И как бы в ответ моему отчаянию от Бога пошел поток, и я его записал. Это были стихи. Я обалдел от того, что я, дилетант, и вдруг слова, которых я даже не знал, возникали словно сами собой и мгновенно складываясь в сонет… Бэлла Ахмадулина про мои стихи мне потом сказала: "Смотри — вот у тебя танка, а вот — сонет Шекспира!" Я ничем не вдохновляюсь, кроме русской национальной одежды. Все остальное — воспоминания, материалы, связанные с историей ушедших цивилизаций, накопленный опыт впечатлений…