Львовски Майк
НАЧАЛО: Лев Дуров: "в госпитале Ля Рошели представился де Тревилем"
Продолжение
— На телекинофоруме "Вместе" в Крыму вам вручили чеховскую золотую медаль, которую вы восприняли с юмором…
— С одной стороны, медаль по адресу — я ведь и Сорина в "Чайке" играл, и Чебутыкина в "Трех сестрах", а с другой — все это напомнило мне случай, когда Звезду Героя Соцтруда вручили Смоктуновскому. Иннокентий Михайлович сказал: "А кому же еще давать?" Потом сделал паузу и добавил: "Нет, надо дать еще Ширвиндту, Державину, Дурову, Гердту…" Это ему было свойственно, и он был очень в этом отношении забавный человек. Раньше договора в кино заключались, исходя из тарифной ставки и количества съемочных дней. Все это умножалось, а Иннокентий Михайлович, помню на съемках картины "Москва — Кассиопея", запричитал: "Ой, ой, ой — я плохо в школе учился, цифр не знаю! Но у меня дача прохудилась, надо крышу перекрыть". И директору "Мосфильма" докладывали — Смоктуновскому слишком много надо, на что тот давал свои распоряжения: "Массовку сокращай, стройматериалы на декорации урежь — и все отдай Смоктуновскому".
— Какой-то орден потешил ваше самолюбие?
— Мне всегда смешно видеть, как артисты на пиджак цепляют все, что получили. Особенно это любит одна немолодая уже актриса — не буду называть ее фамилию, — и мы с ней как-то пересеклись на рауте в Кремле. У нее на черном бархатном платье увешено все: от шеи и ниже пояса. Я так шел и уткнулся в нее, смотрю. Она: "Вы что так смотрите?" А я выпалил, даже не понял сразу что сказал: "Как на собачьей выставке" — и ушел. Мне потом говорят — она до сих пор стоит, как парализованная! Но я уже не стал возвращаться, извиняться. Действительно, когда женщина на бархатное платье вывешивает ордена и медали — это зрелище! Если бы я вывесил все, чем меня наградили, — вы бы тоже хохотали. У меня девять звезд каких-то, одна из них такая тяжелая, что в руки взять невозможно. Брежнев такой бы позавидовал. А из госнаград — всего три: орден Дружбы и "За заслуги перед Отечеством" III и IV степени. Зиновий Гердт по этому поводу сострил: "Это мои заслуги четвертой степени или у меня отечество четвертой степени?" Я на самом деле с юмором отношусь ко всем этим наградам, как говорится, спасибо партии родной, хоть я в ней никогда не был. А что они дают? Потешить тщеславие на одну секунду? Ой, Господи ты Боже мой!
— Может, вас просто избаловали вниманием?
— Да нет, что вы, — не в этом дело. Хотя одна медаль у меня есть, которая на самом деле мне очень дорога — она называется "Защитнику свободной России". Тем, кто был в 1991-м у Белого дома. Это сейчас все извратили — подают как фарс, а на самом деле было все страшно. Со мной рядом стояли бойцы из "Альфы", и я слышал как один из них сказал: "Чтобы взять Белый дом — нам надо 24 минуты и две с половиной тысячи народу положить. Командир на это не пойдет". Все было готово к штурму, и я мог оказаться в центре этого месива. Я ведь никакого подвига не совершал — просто был там, понимая, что возвращаются времена, которые всегда были мне ненавистны. Я защищать честь и совесть свою — больше ничего. И когда выходил оттуда, мне откусили кусок колючей проволоки: дескать, на память Дурову о баррикадах. А потом уже, позже, ко мне домой приехали два мужичка — меня дома не было, оставили на кухне бутылку коньяка, лимон и коробочку с этой медалью.
— Вы же при Советах в полном шоколаде были. Довольны сейчас тем, что отстояли тогда, в 1991-м?
— Я не любил советскую власть и с детства понимал, что Сталин — это чудовище. Хотя у меня родители были совершенно тихие, мирные люди и никогда на кухне разговоров политических не велось. Тетка-журналистка была репрессирована. А так все было тихо, но я знаю это ощущение страха, когда ночью машина подъезжает к дому и все просыпаются: "К тебе это или не к тебе, за папой или за братом?" Так что надо радоваться, что это все в прошлом. И хотя бы ради этого стоило выходить на улицу в 1991-м.
— В вашей портретной киногалерее уже за 200 персонажей, и подавляющее большинство из них — положительные герои.
— Были в моем исполнение и мерзкие люди, и кулаки, и подхалимы, и даже киллер с человеческим лицом в "Бандитском Петербурге". Я приниципиально не отказывался играть гадов — мне всегда интересно было препарировать новое для себя явление. Но важно для меня было, чтобы эта мерзотина не восхвалялась, не культивировалась. От таких ролей я моментально отказываюсь. Вот эта история с Клаусом в фильме "Семнадцать мгновений весны" — сначала хотел отказаться. Потом подумал: а что это за явление такое — провокатор, доносчик? Как это — войти в доверие к человеку и отправить его на тот свет? Но потом сообразил: явление ясное — месть за собственную неполноценность. Есть там такой момент, когда Штирлиц его спрашивает: "А вы не пробовали писать?" Я специально делаю паузу и не очень уверенно говорю — нет. То есть хотел писать — таланта не хватило: "Ах так, тогда я вам покажу!" К сожалению, это в нашей среде было и бывает часто.
— Вам от таких доставалось?
— Конечно. Вот недавно все фильм про Фурцеву видели — министра культуры СССР. С одной стороны, она фигура трагическая, но сама решала судьбы многих. Она у меня часть жизни отняла, когда закрыла спектакль "Три сестры". Запретила и сбежала. Ее наши девки за руки схватили: "Зачем вы это делаете?" Она вырвалась, орала: "Что за воспитание в вашем театре?" Как будто мы в детском саду. Прыгнула в машину и умчалась… А спектакль "Ромео и Джульета"? Семь раз на тормозах спускали — не давали ход постановке! И вы говорите — лучше сейчас или хуже? По крайней мере, сегодня мне никто запретить не может. Или со спектаклем по пьесе братьев Стругацких "Жиды города Питера" — сколько мурыжили! На дворе уже 1991-й год, на тумбах афиши — нет же, скандал: слишком жестко! Отменили… Кстати, 17 октября у нас последний спектакль, снимаем с репертуара – 21 год шел! В этом сезоне на старости лет я многое набухал — с режиссером Игорем Древалевым шекспировскую "Бурю" поставили, и я сам играю Просперо, главную роль. Это я себе на 80-летие подарок такой сделал, чтобы избежать всякой помпезности — сыграл на сцене. А спектакль тяжелый, и роль непростая…
— Вас ведь и за границу долго не выпускали. Вся съемочная группа "Семнадцати мгновений весны" без вас в ГДР уехала...
— Меня не пустили из-за комиссии идиотской. Там же в кабинет заходишь — и стоишь перед ними на ковре. А за столом сидят отставники в черных костюмах с галстуками и тетки почему-то все в голубых платьях с янтарными брошками. Я говорю — сесть можно? Они переглянулись, насторожились. Я сел. И начались вопросы: "Опишите флаг Советского Союза". Я думаю, что они во мне идиота увидели, пускающего слюни… Говорю — на черном фоне белые кости с черепом. У них паралич! Потом — назовите столицы союзных республик. Я им – Тула, Малаховка, Таганрог… И один мужик завизжал: "Вы что, не видите, с кем имеете дело?!" Я думаю: ну, наконец-то до вас дошло! И Ростистлав Плятт меня в коридоре спрашивает: "Ну, как Левочка?" Я говорю — сдал на отлично. И потом началось! Вычеркнули из списка, директору картины звонили из горкома, из парткома: "Обуздайте своего Дурова!" И никто помочь не мог — наш консультант, генерал из бывших разведчиков говорил: так далеко все зашло, что и разведка беспомощна…
Главные темы