— Расскажите, как вы стали писателем. Ведь одно время вы работали охранником в исправительной колонии.
— Это была моя армейская служба, на самом деле. Я в армию попал в 24 года, хотя пытался "откосить" до самого конца. Пытался все списать на здоровье — у меня были проблемы с печенью. Но в итоге сам пошел и напросился! Я ведь почему не хотел в армию изначально идти — должен был служить в КГБ в прослушке, подслушивать японских военных, потому что у меня был диплом переводчика. Но я не собирался быть невыездным, а после такой службы человека 25 лет не выпускали из страны. В военкомате меня все-таки переписали во внутренние войска, и когда я пришел на сборный пункт, мне предложили на выбор три тюрьмы в разных городах, где я мог бы служить охранником. Я выбрал Одессу.
— Писатель Сергей Довлатов тоже служил охранником на зоне...
— У него все-таки служба была интереснее — с собакой, в Сибири… А я по ночам писал сказки и — доклады для партсобраний. Еще у меня была возможность довольно часто выходить в город — я переодевался у известной одесской поэтессы Ольги Ильницкой в гражданское и отправлялся участвовать в культурной жизни. Мы собирались на разных квартирах, читали друг другу свои вещи… Не было никакого нынешнего гламура. Помню, один художник занял у меня 10 рублей — не отдал, уехал в Америку.
— Как вы вообще начали писать?
— Сначала, еще в конце 70-х, писал "в стол" и для друзей… Раз в две недели ездил в Москву — читал в каком-нибудь подвале или у художников в мастерской. Понимал, что книжку издать не получится. Я отнес свои произведения одному редактору — он сказал, что смеялся всю ночь, но это "не советская литература". Я смирился, но продолжал писать. Все это создавало мне статус "андерграундного" писателя — за счет этого я ездил по стране, жил у совершенно незнакомых людей.
— О том, чтобы издать книгу, даже не мечтали?
— Конечно, любой писатель мечтает о книге, и я мечтал о ней очень долго. Моя первая книга вышла за несколько месяцев до развала Советского Союза, в 1991 году. Вышла хорошим тиражом — 15 тысяч экземпляров, все было распродано. А потом Союз развалился, и все издательства исчезли. Сразу резко началась новая эпоха, которая закрутилась драматично, но интересно: в Питере вдруг вышел пиратский стотысячный тираж моей детской книжки. Потом я сам за чужие деньги издал две свои книги, которые продавал целый год…
— Где продавали? На Петровке?
— Нет, на Андреевском спуске. Мы с женой купили однокомнатную квартиру в старинном доме на Софийской площади — часть тиража завезли туда. Я сделал себе картонку с надписью "Я — автор", и когда было свободное время — шел на Андреевский. В первый раз я встал рядом с торговцами матрешками. Ко мне сразу подошел парень лет тридцати: "Я — из рэкета, что ты здесь делаешь?" Я ответил, что продаю свои книжки, сам их написал и издал. Он сказал, что, мол, хорошо — "будут проблемы, обращайся, я тут каждый день с двенадцати". Хотел подарить ему книжку, но он отказался. И вот так и ходил три месяца — постоянно менял цены, потому что была гиперинфляция, шел 1993 год.
— Какой все-таки рецепт успеха на литературном поприще? Ведь недостаточно просто писать хорошие книги...
— Литература — это лотерея. Есть очень много хороших книг, которые никто не заметил. Я знаю писателей, которым предсказывали блестящее будущее, но которых никто теперь не издает. Иногда все дело в несовпадении книги и времени, иногда — в непрофессионализме издателя.
— Вам не кажется, что роль литературы, а особенно поэзии, сейчас значительно уменьшилась?
— С литературой произошло то же самое, что с симфонической, классической музыкой. Когда не было другой музыки, классическая была главной. Появилась другая — классическая стала камерной. Грубо говоря, разбилась на маленькие клубы. Да, было блестящее время стадионной поэзии — Вознесенский, Евтушенко… Но это время закончилось. Все-таки в советское время никто не говорил с трибуны, что книга — это товар. Сейчас если ты скажешь, что книжка — это не товар, на тебя посмотрят как на идиота. А ведь поэзия — это все-таки не товар, это что-то более тонкое, на чем нельзя заработать. Поэт — это статус, а не профессия, статус, который ничего не приносит. Кроме любви узкого круга людей. В принципе, поэзия и "тонкая" литература стали камерными видами искусства. Они поддерживаются либо меценатами, либо государством — за счет этого и выживают.
— Как вы относитесь к экранизациям литературных произведений?
— Намного легче экранизировать неизвестную книгу, тогда ожидания людей не обманываются. Идеальный пример удачной экранизации — "Собачье сердце" Бортко. Но мир уже давно не экранизирует — киношники сейчас адаптируют литературные истории для экрана. Из пяти персонажей в книге на экране может остаться один, их трех историй — половина одной. Создается новый продукт. За исключением, может быть, "Гарри Поттера". Удачных экранизаций я сейчас больше жду от телевидения — выходит много серий, все более подробно.
— Какой у вас распорядок дня?
— Когда у меня еще не было детей, я просыпался в четыре часа утра с будильником, садился за печатную машинку, включал депрессивную классическую музыку и печатал. Писал до одиннадцати, потом пил кофе. Если я был очень доволен тем, что написал, — подливал в кофе коньяк. Потом шел прогуляться, завтракал, читал в кафе газеты — возвращался и писал всякие статьи, эссе или киносценарии.
— То есть, на работу в контору с девяти до шести вы не ходили?
— А у меня почти никогда не было такой работы. Однажды я шесть месяцев был выпускающим редактором многотиражной газеты. Еще я был редактором в издательстве — оттуда и ушел в армию. Не ходить на работу в офис — большое счастье для того, кто любит и хочет писать. В 80-х годах все, кто хотел серьезно заниматься литературой, работали в котельных, ночными сторожами в детских садиках и так далее. Сейчас человек просто должен отдавать себе отчет в том, что литературная деятельность — это огромный риск. Если на человеке висит ответственность за семью — ситуация сложная. А так — нужно стать тунеядцем на год-два, не ходить на работу, а найти способ как-то минимально зарабатывать. Сейчас, кстати, для пишущих людей масса возможностей что-нибудь заработать.
— Это правда, что вы перешли в протестантизм? Вы глубоко религиозный человек?
— Я не фундаменталист. У меня есть свои религиозные убеждения, привязанность к определенной религиозной этике. Переход в протестантизм — это слишком громко сказано. Откуда я туда переходил? Из атеизма? Нет, я просто открыл для себя протестантскую этику.
— Чем она вас привлекает?
— Уважением к труду и пониманием, что успех придет только тогда, когда много работаешь. Никакой манны небесной просто так не будет.
Благодарим за поддержку в организации интервью канал "Украина".
Главные темы