Владимир Долинский. За его плечами — почти 100 картин, но он особенно любит себя в «Графине де Монсоро» и «Мишке Япончике»
Популярный артист Владимир Долинский в эксклюзивном интервью "Сегодня" рассказал, как месяц жил с ложкой за щекой, о пьяной бурной молодости, о том, как себя укрощал, и почему просит жену вырубить телевизор, когда его там показывают.
— Владимир Абрамович, вот интересно, как сегодня, с высоты прожитых лет, вы оцениваете свое давнее юношеское решение пойти в актеры? Для вас это был осознанный выбор или на решение как-то повлияли родители?
— Мне восьмой десяток лет, и я, признаться, плохо помню то время (улыбается). Но если я поковыряюсь в памяти и отмотаю время назад, то четко понимаю, что никогда не хотел быть ни военным, ни космонавтом, ни милиционером, ни портным. Зато я всегда хотел быть актером. Моя первая прописка — это театр Вахтангова, потому что тетушка моя работала в театре Вахтангова секретарем дирекции, и мои родители через служебный вход ходили по контрамаркам смотреть спектакли. И меня, такой комочек, носили с собой, клали на диван директора театра — кожаный, большой. И я там, естественно, писался, пока они смотрели. Поэтому я и говорю: моя первая прописка — это театр Вахтангова. Как-то привык я к театральному антуражу, театральной атмосфере. И когда стал осознавать себя, то все — идти, и только в актеры! Пусть даже в шепелявые актеры. У меня ведь был боковой сигматизм (при таком способе произнесения свистящих и шипящих звуков язык поворачивается во рту ребром, образуется утечка воздуха по боковому краю языка, и раздается эдакий "хлюпающий" звук. — Авт.пж), такие вот щеки, голубые глаза ангельские, и наглый был, как танк!
— То есть приемную комиссию покорили все-таки наглостью?
— Меня папа учил: "Вова, ты, во-первых, Абрамович. Во-вторых, ты толстожопенький. В-третьих, у тебя голубые глазки. А это значит, что тебя будут обязательно обижать. Поэтому ты смело сразу бей в глаз, как в бубен. Абы дотянулся". И я как-то взял это на вооружение на всю жизнь. Так и было... Хорошенький был, как божок. Ко мне подходили, а я на девочку был похож, и говорили: "Какая чудная девочка!" — "Дура, тетка, я мальчик!".
— В те времена существовали понятия блата, знакомств? Или в вашем случае все сложилось иначе?
— У меня никакого блата не было. Хотя вы правы... В какой-то мере блат сыграл роль в моей карьере. Меня, как закоренелого хулигана, выгнали из пяти московских школ, и десятый класс я заканчивал в Питере, в Ленинграде. Там я жил с братом, который учился в военной академии, и женой. Туда приехал на гастроли театр Вахтангова, и моя тетушка попросила у Веры Константиновны Львовой, была такая народная артистка СССР, которая набирала курс, прослушать меня. Меня слушал Владимир Абрамович Этуш, Владимир Георгиевич Шлезингер, я читал им что-то. И они сказали тетке: пусть малый попробует, что-то в нем есть такое.
— То есть не бесталанный?
— Не бесталанный. Никаких гарантий дать не можем, но пусть попробует. И когда я пришел поступать, то читал Симонова: "К Алексею Суркову", где одни шипящие и свистящие: "Ты помнишь, Алеса, дологи Смоленщины..." (жутко шепелявиткурсив). Произведение было жутко патриотичным. И в конце Захава сидел — ректор института, и я ему: "Сто? Плохо?" Он такой: "Нет! Вооот так! Ни хрена не понятно, но смешно". И меня взяли, но с одним условием — я принесу справку, что у меня исправимый дефект речи. У меня было всего два месяца в запасе. Папа мне взял педагога, и я сидел сутками с ложкой за щекой: "Сы, са, се, су, шу, ша, шы". А в назначенный срок — 1 сентября — я пошел в кабинет Захавы: "Борис Евгеньевич, я исправил речь. "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, как шли бесконечные злые дожди". — "Молодец, молодец! Но раньше было лучше".
— Насколько самокритично вы к себе относитесь?
— Я — самокритично? Я просто считаю себя неглупым человеком, а только глупые люди не относятся к себе критично. Я прекрасно знаю свои плюсы, знаю свои минусы. Когда-то я был в Израиле, лет двенадцать назад, то на одном из тамошних каналов был один очень популярный ведущий. Кажется, из "Джентльменов". О, вспомнил — Ян Левинзон. И он мне тогда сказал: "Знаете, чем вы меня покорили? Когда я вас спросил, кем бы вы хотели быть". Тогда я ответил ему, что больше всего в преклонном возрасте я не хотел бы быть лысым толстощеким весельчаком. И судьба надо мной посмеялась: я лысый толстощекий весельчак.
— Помните вы свою самую первую роль?
— Первая роль мне досталась, когда я учился в студии при театре Станиславского, — была тогда в Москве такая студия, и там, кстати, неплохие актеры начинали — Женя Стеблов, Никита Михалков, Инна Чурикова, Лиза Никищихина. Так вот, ставили мы там спектакль "Таинственный остров", и в нем я играл... обезьяну шимпанзе. Я там в шкуре бегал по всей сцене, прыгал и до того допрыгался, что темпераментно грохнулся в оркестровую яму, сломал себе руку и, уже покалеченный, доигрывал спектакль.
— Есть работы, которые являются предметом вашей личной гордости и, наоборот — те, о которых не хочется вспоминать?
— Есть. Как и у каждого человека, мне есть чем похвастаться. Я очень люблю своего Горанфло, (телесериал "Графиня де Монсоро". — Авт.пж), я люблю себя в "Тот самый Мюнхгаузен", я люблю себя в "Мишке Япончике", много таких есть ролей. Но есть роли, о которых мне и вспоминать не хочется. Просто эти сериалы... Понимаете, в 90-е годы надо было как-то себе зарабатывать на жизнь. Но при этом я всегда в первую очередь спрашивал: "Текст канонизирован?" И мне говорили: "Можете, Владимир Абрамович, под себя". И второе: я всегда мог переделать дубовый текст и оживить его как-то. Я всегда отвечал за себя. Я всегда знал, что ниже своего уровня даже в плохом сериале роль не сыграю — я ее подниму. Но не всегда получалось, и есть роли, которые "Бэээ! Выключи телевизор", — прошу жену. "Почему же, такой симпатичный!" — говорит она мне. "Уйди! Выключи".
— То есть деньги не всегда для вас являются ключевым аргументом?
— У меня есть предмет гордости: один очень крупный американский режиссер приехал в Москву, чтобы снимать "Лисистрату", и вызвали меня. Это как раз было после съемок "Графини де Монсоро". "Вы будете играть с переводчиком, у вас там будет чудная роль, фильм обойдет весь мир, и у вас будут хорошие деньги". Тогда они платили в долларах. Для них сумма звучала жалко и смешно, а для меня тогда это были очень серьезные деньги. И мне дали почитать сценарий. Так вот, по сценарию мужику отрезают яйца, кладут эти яйца в баночку и говорят: "Пока вы не станете относиться к нам нормально, мы или сбросим их в пропасть, или..." И когда я прочитал этот перл, то со слезами на глазах заявил, что не дам себя снимать в этих яйцах. Позвонил им и сказал, что отказываюсь. Они мне звонили еще, уговаривали, но я был тверд. Я не знаю, кто согласился и занял в итоге мое место, но знаю, что фильм сняли в Беларуси. Там, видимо, было еще голоднее, чем у нас.
— Больше с "грязными" предложениями к вам не приходили?
— Сейчас и не предлагают мне такого, ведь понимают, что я на это просто не пойду. Во-первых, все меньше и меньше предложений, надо честно говорить. Потому что уже отцов-то поздно играть. Дедов уже можно или, с натяжкой, отца какой-то немолодой особы. Понимаете? Время берет свое...
— А если сравнивать тогдашний и современный кинопродукт, игру актеров, в чью пользу перевесят весы?
— Да Господи! Когда я был молодым, начинающим актером в театре сатиры, то я самому Анатолию Дмитриевичу Папанову за водкой бегал. А он говорил мне: "Говнюки, молодежь. Ничего не соображают, только бы получить деньги, пьют, как звери!" То же самое и сейчас. Я, уже состоявшийся актер преклонных лет, тоже на кого-то ворчу, хотя прекрасно понимаю, что взаимоотношения все те же самые, поколения все те же самые, отцы и дети, недовольство их, недовольство нами. При этом у меня дочь актриса (Полина Долинская — наш зритель хорошо знает ее по сериалу "Маруся". — Авт.пж), и я знаю, что это такое. Она и ее муж серьезно к этому относятся, работая в Малом театре. Понимаете, в нашей профессии очень важны мозги, как это ни странно. И если у тебя есть мозги, это очень сильно тебе помогает. А если ты даже талантливый человек, но у тебя нет мозгов, ты скурвишься обязательно. Даже если тебе повезет, у тебя начнется звездная болезнь, тебя начнут спаивать, ты сопьешься, сколешься, ты испортишь отношения с людьми. В общем, надо уметь укрощать свой характер, надо мозги иметь.
— Но вы ведь научились укрощать самого себя?
— У меня была
бурная молодость: пьяный разбивался на машине, дрался, выгоняли из театров... Прошло время, я женился. В пятый раз, конечно, но с супругой живу больше 30 лет, появилась дочка, сменились приоритеты. И я понял, что драться хорошо, но и мне ведь могут испортить то, чем я работаю, — морду. И не смогу работать, не смогу кормить семью, а больше я ничего и не умею делать. Поэтому стал как бы взрослеть на пятом десятке, после сорока.
— Над чем вы сегодня работаете, в данный момент?
— Я снялся в одной очень хорошей картине "Мир вашему дому". Картину снимали в Украине. Причем снимал ее наполовину американский, наполовину еврейский режиссер Володя Лерт. Это "Тевье-молочник". Я там играю ребе Лейзера. Это очень замечательная работа, чудный сценарий по пьесе Горина. Затем у меня есть еще одна картина — "Танцы на высоте", в которой я начал сниматься в прошлом году, но не досняли, так как упустили нужную погоду.
— На заслуженный отдых уходить пока не собираетесь?
— На покой? На вечный? Актер должен умирать на сцене. Я два-три дня отдыхаю, а на четвертый мне становится скучно, я тереблю провод телефонный и смотрю, не глючит ли телефон, если он не звонит...