Михаил Резникович: "Не представляю, что театру будут диктовать политики"

— Михаил Юрьевич, сейчас, когда в стране такая неразбериха, тяжело жить в столице театру с названием "русский"?
— До сегодняшнего дня нас никто из властей не ущемлял, ничего не диктовал. Мы нормально творчески работали, ни один человек не врывался в театр. Другой вопрос, что если в декабре-январе у нас были аншлаги, то сейчас их нет. В стране экономия, и нас, естественно, урежут в финансировании. Мы должны зарабатывать деньги и ставить кассовые спектакли, на которые зритель может пойти, учитывая при этом уровень драматургии.
— Будете ли вы пересматривать политику цен на билеты?
— Очень осторожно. Один олигарх, когда я его попросил помочь театру, возмутился: "А чем помогать? Поставьте все билеты по $150 — и все в порядке". Я говорю: "Да, но тогда в театре будет пятьдесят человек". На что он ответил: "А моя жена не хочет с быдлом сидеть".
В Америке и в Европе существует движение в сторону "от человеческого сострадания к устранению себя от участия в чужой жизни", движение под лозунгом "каждый жарит свою яичницу сам". Это неплохо. Но надо понимать, что брать от Европы, а от чего лучше отказаться.
— Если урежут финансирование, получится ли сохранить принцип "деньги—качество"?
— Как вам сказать... Я сейчас думаю о возможных авторах будущих постановок: Эдуардо де Филиппо, Дарио Фо тоже замечательный итальянец. В любом случае, несмотря на финансовые проблемы, есть нижний предел качества. К примеру, у нас идет в театре спектакль "№13" Рея Куни. Приехал к нам МХАТ с ним — и зрители поняли, что мы его более человечно поставили. Ведь еще Станиславский мудро говорил: "Легче поставить два-три хороших спектакля, чем воспитать следующее поколение артистов". Я пытаюсь этим заниматься. Чтобы тридцатилетние брали на свои плечи репертуар и были готовы к этому профессионально и нравственно.
— Может ли власть влиять на культурный продукт театра? Диктовать, что именно ставить?
— Не могу себе даже в страшном сне представить, что художественному руководителю политики будут диктовать репертуар. В советское время приходилось утверждать его в разных инстанциях, а сейчас, начиная с первых дней независимости, у нас этого нет — все на совести художника. Конечно, жить в обществе и быть от него полностью свободным нельзя. Но это не значит, что нужно "подкладываться" под кого-то. Например, в 2005 году, когда хотели наш театр уничтожить (Резниковича уволили, но после протестов общественности и деятелей культуры восстановили в должности. — пжАвт.), министр культуры Билозир заявила, что я — вор, украл миллион и пойду по этапу. Через полгода, когда все поздравляли с орденом, который вручил мне Виктор Ющенко, от нее пришла приветственная телеграмма. Я прошел все это. Да и до этого были похожие истории. Меня снимали с должности большевики, Политбюро. Вызвали и сказали: "Михаил Юрьевич, напишите заявление об уходе, как раз идет заседание секретариата ЦК". Я написал и уехал в Новосибирск, где три года руководил театром "Красный факел". А потом мне позвонили и пригласили вернуться обратно. Еще был один человек, генерал тыла, а по совместительству драматург, который писал колоссальное количество пьес-подделок — графомания полная, но в Украине в советские времена его ставили почти все театры. Меня вызвали и сказали: "Поставьте его пьесу, он вам утроит гонорар". Я отказался, потому что это подделка, хотя другой режиссер поставил. Всегда есть нижний предел, некая ватерлиния, за которой — предательство профессии. Но за порядочность часто приходится платить.
— Если так сложится, что московские актеры в нынешних условиях станут меньше к нам ездить, будут ли люди больше ходить на представления украинских актеров?
— Опасно прогнозировать. Гастролеры к нам едут, чтобы заработать, они эксплуатируют имена, которые мелькают на ТВ. Совсем другое дело, когда приезжает Театр Фоменко, потому что это — замечательный русский театр. Зритель в театре всегда или плачет, или смеется. Но сегодня он больше хочет отдохнуть и развеяться.
— У каких других театров вы хотели бы чему-то научиться, может, что-то перенять?
— Творческий человек может найти что-то интересное везде — и в хорошем спектакле, и даже в плохом. В душе все время идет круговорот. Например, на наш спектакль по Шевченко мы пригласили одного из лучших актеров театра Ивана Франко Петра Панчука. В работе он многое взял от меня, а я — от него. Еще очень важна школа. Счастливы те актеры и режиссеры, которые ее получили: дальше они могут развиваться как угодно. Как бы мы ни относились к Андрею Жолдаку, которого я называю своим полуучеником, у него есть эта школа. Очень продуктивно сейчас работает Андрей Билоус в Молодом театре. Это перспективный режиссер, который через какое-то время, возможно, станет одним из лучших в Украине.
— Вспомнили о Билоусе. Значит ли это, что вы видите в нем своего преемника?
— Не знаю... Не думал. Если говорить о нашем театре, то я бы назвал преемником Кирилла Кашликова. У него два образования, он поставил у нас очень хороший спектакль "Солдатики", который приглашали в Германию, на европейский фестиваль современной драматургии. А Билоус... может быть очень хорошим режиссером когда-нибудь и в нашем театре.
— Вы знаете, что многие актеры вас откровенно боятся?
— Это тоже неплохо. Но надо разобраться, почему... Может быть, потому, что кому-то не хватает профессионализма или бескорыстия по отношению к театру. Но в большинстве случаев, по-моему, уважают. Лидера всегда немного опасаются, если мы примем формулу Станиславского, что театр строится на растоптанных самолюбиях. Наше искусство — коллективное. И у тех, кто не состоялся, часто возникает злость, зависть, конфликтность. Впрочем, это ничего общего не имеет с творчеством.
Знаете, театральные предательства не вчера родились и не завтра закончатся... В нашем коллективном искусстве духовное предательство профессии — а в его основе часто внутреннее опустошение пополам с гиперэгоизмом и фантастической самоуверенностью — шагает рядом с предательством чисто нравственно человеческим. Как правило, предают те, кого ты ввел в профессию, в театр. Каждый, кто хочет стать режиссером, должен это понимать. Это к вопросу, кто кого боится...
— Ваш давний друг Эдвард Радзинский очень много хорошего мне о вас рассказывал. Помню, как в свой единственный выходной в Киеве он не мог к вам дозвониться и поехал к вам на спектакль за несколько часов до отъезда.
— Да, мы смотрели Уайльда в постановке нашего театра. Когда мы познакомились, мне было 24, а ему 25. В "Ленкоме" репетировали его первую пьесу "Вам 22, старики". Я был на преддипломе, работал с Алексеем Баталовым над спектаклем "Человек со звезды", мы там и сошлись. А потом я ставил пьесу Радзинского. Лет 7 или 8 назад он приехал в Киев — в нашей филармонии на музыку положили его повесть о "Сальери и Моцарте", играли наши актеры. Он приехал, посмотрел, а потом пришел ко мне со словами: "Миша, помоги, там неважно с режиссурой". Я провел две репетиции, и лучшей похвалой в моей жизни было, когда после трехчасового прогона он сказал: "Ты репетируешь не как Толя (Эфрос), а как Гога (Товстоногов).
— В вашем театре мало ставится современных авторов по сравнению с классикой.
— Выбор репертуара — трудное и опасное дело. Есть такой термин в театре: "передышка". Думаю, что сегодня не только в Украине, но и в России намечается передышка в драматургии. Не возникает острых, нравственных катаклизмов в пьесах. Есть или чернуха, или заведомо политический "кукиш в кармане". Театр должен быть профессионально готовым, чтобы ставить классику и высокие вещи.
— Как вам кажется, такой сильный человек как вы, реализовавшийся в карьере, может быть просто счастлив в жизни?
— Во-первых, я не убежден в том, что я — сильный. А, во-вторых, не всегда счастлив... Но я пытаюсь. Вообще, если чувство любви художнику неведомо, не вызывало в нем самых разных эмоций — ненависти и наоборот, какой-то сумасшедшей тяги к человеку, он очень многого в искусстве и в театре не сможет сделать. Потому что выше своего эмоционального опыта трудно прыгнуть.