«У нас всегда были разные анекдоты для эфира и для камерных выступлений» / Фото: Григорий Салай
Телеведущий и режиссер рассказал нам, как создавался "Золотой гусак", о сухом законе во время съемок, "санитаре стола" Анатолии Дяченко, совместной работе с Гошей Куценко и Евгением Гришковцом и своей ностальгии по советским временам.
— Илья Яковлевич, зрители вас прежде всего помнят и любят по "Золотому гусаку". Как все начиналось? Ведь тогда это было совсем другое телевидение...
— Да, в середине девяностых телевидение еще не было таким "отформатированным", как сейчас. В наше время немодно придумывать что-нибудь свое — сейчас модно покупать формат на рынке, платить за это деньги и как-то адаптировать телепродукт к нашим реалиям — на этом все заканчивается. Тогда же креативная составляющая была гораздо выше. Что касается "Золотого гусака", то никто не планировал делать что-то похожее на тот же российский "Белый попугай". Сначала был объявлен конкурс зрительских анекдотов, а мы должны были собираться раз в месяц для подведения итогов. И сначала так оно и было — были одесситы из "Джентльмен-шоу", я и Анатолий Дяченко. Программа называлась на "На углу Крещатика и Дерибасовской". Но потом мы решили — почему бы не собираться и самим не рассказывать анекдоты. Что касается отличий от "Белого попугая" — там была своя скрытая форма. Был апологет жанра, Юрий Владимирович Никулин, а все остальные приходили и выпендривались перед ним, считали своим долгом получить его одобрение. Поэтому, когда Никулина не стало, этот клуб довольно быстро распался. У нас же была совершенно безумная компания поведенных на анекдотах людей. Не было никакого председателя, мы выхватывали друг у друга микрофон, говорили наперебой…
— То есть все строилось на вашей личной дружбе?
— Произошел естественный отбор, и "Золотой гусак" стал чем-то вроде закрытого акционерного общества. У нас было очень много случайных гостей, но они, как правило, не приживались. Мы собирались в куче разных ресторанов — была целая очередь заведений, которые предлагали свои услуги. Был такой закон — каждый приносит 20 анекдотов. За одну съемку мы рассказывали штук 100 анекдотов — в программу входила половина. Редактура отбирала лучшее. Работали полтора дня — это называлось "снимать мясо".
— Поскольку снимали в ресторанах, меню не отвлекало?
— У нас был и такой закон — мы не выпивали ничего крепкого во время съемок. Это ни к чему хорошему не приводит. И крошку в рот взять тоже не могли — тебе просто было тяжело разговаривать. Но потом мы, конечно же, могли сесть и поесть. Толика Дяченко мы называли "санитаром стола" — он руководил застольем.
— Все-таки самые лучшие анекдоты — часто с нецензурной лексикой...
— Это, конечно, бич для рассказчика. Приходилось придумывать деликатные слова-заменители. У нас были анекдоты для эфира и для каких-то камерных выступлений — нас часто приглашали в ночные клубы, где была более фривольная обстановка. Первые четыре года была просто сумасшедшая популярность — наша компания была очень монолитной.
— Как мне кажется, все начало распадаться после гибели Анатолия Дяченко (он погиб в ДТП)...
— Примерно. Как раз перед смертью Толика у нас был первый творческий кризис — мы обсуждали, что делать дальше, не было общего знаменателя. Я улетал куда-то за границу, у него тоже были свои планы — мы договорились, что когда я вернусь, мы продолжим разговор. Но в тот день, когда я прилетел домой, он погиб.
— Вы — еще и режиссер. В вашей картине, криминальной драме "Тринадцать месяцев", снялись Гоша Куценко и Евгений Гришковец. Вы легко нашли общий язык с российскими звездами?
— Гоша — очень непосредственный человек. Он был гораздо более простым в общении, чем Гришковец. А еще он дисциплинированный актер — никаких претензий у меня к нему не было. А Гришковец — это явление. Как ветер, прилив или отлив. Честно говоря, я даже не очень могу читать, то что он пишет — зато с упоением слушаю то, как он это рассказывает. Не то, что у меня были с ним сложности — просто он автор, который может видеть все по-другому. Ему трудно отделить в себе писателя от исполнителя — он всегда смотрит чуть-чуть со стороны, досочиняет. А два режиссера на площадке — это всегда сложно.
— А по девяностым ностальгируете?
— Сейчас, после всего того, что происходит, людям опять захочется душевности на телевидении — когда вся пена уляжется. Да, чувствую ностальгию — даже еще по советским временам. Не по советскому строю, а по тому, во что верили люди в то время, на что надеялись. Как-то все было чуток почеловечнее — может, я и ошибаюсь. Ностальгия — это возможность что-то переосмыслить, переоценить, и двигаться дальше, к светлому будущему.