Фильм "Любовь и голуби" давно разобран на цитаты — он заслуженно стал классикой. Более того: это редкий случай, когда фильм по достоинству оценили не только зрители и критики, но и коллеги Владимира Меньшова по цеху. "Они подходили ко мне, — говорит режиссер, — и после третьей рюмки признавались: "Ну, такую хрень, как "Москва слезам не верит", мы бы тоже могли снять, но "Любовь..." нам не по зубам".
НЕТ ДОМА ТОГО. В основу сценария легла одноименная пьеса сценариста Владимира Гуркина. В пьесе дело происходит в сибирской деревне, но режиссер решил искать локацию для съемок поближе к цивилизации — Меньшов пришел в ужас от нищеты, которая царила в настоящих сибирских селах. Выбор пал на Медвежьегорск в Карелии. Причем снимали картину в настоящем доме, где жила семейная пара. За разрешение использовать жилплощадь хозяевам пообещали капитально отремонтировать двор и хату. Потом домик Кузякиных забросили, и он долгое время стоял без хозяев, постепенно разрушаясь. В итоге кто-то запустил на подворье "красного петуха". Зато сейчас на месте пожарища вырос новый особнячок.
Единственное здание, которое сохранилось со времен съемок, — Дом культуры, около которого проходил смотр самодеятельности (помните: "Фигура первая. Рабочая", "Фигура вторая. Печальная", "Фигура третья. Разлучная"). Он хоть и находится в плачевном состоянии, но еще стоит. Местные жители долгое время подрабатывали с его помощью — за деньги пускали в Дом культуры туристов.
РЕАЛЬНЫЕ КУЗЯКИНЫ. В основу фильма Гуркин положил реальную историю Василия и Надежды Кузякиных. которые жили в городе Черемхово Иркутской области. Гуркин писал свою пьесу, еще будучи студентом театрального. Времени катастрофически не хватало, так что он даже не успел придумать своим героям фальшивые имена — вписал настоящие. Хотел поменять позже для фильма, но тут на дыбы взвился Меньшов: "Не позволю! Имена просто шикарные. Оставить!" В 2001 году в Черемхово открыли памятник Кузякиным: брозовые Вася и Надя сидят у воды, а вокруг них вьются голуби, образовывая крыльями сердце.
ЭКСТРИМ НА ПЛОЩАДКАХ. По воспоминаниям Меньшова, съемки проходили весело, но опасно. Актеры — люди занятые, кроме кино, им еще и на театральную сцену выходить надо, так что на съемочной площадке они не живут, а приезжают сюда по мере надобности. Один актер — в кадр, второй — в Москву, на спектакль. Собрать всех исполнителей вместе было сродни чуду. Потому для съемки финальной сцены на крыше сарая, где все актеры были должны присутствовать в обязательном порядке, пришлось даже использовать вертолет! С его помощью на съемку доставили Дорошину — гримировали актрису прямо во время полета, о чем она потом не раз с удовольствием вспоминала. Приземлившись, актриса сразу вошла в кадр. А через 20 минут этой же вертушкой улетел в Москву Михайлов.
СЕКРЕТЫ ГРИМА. Чтобы Михайлов смотрелся в кадре с Дорошиной как можно органичнее, его решили состарить (Нина Михайловна была старше его на 10 лет). Сказано — сделано. Каждый день кудесники-гримеры накладывали на кожу актера искуственные морщины и подкрашивали желтой краской зубы — под табачный налет. Юрский отделался сравнительно легко — ему просто нацепили бороду и оставили в покое. А вот кому пришлось действительно нелегко, так это 39-летней бабе Шуре — Наталье Теняковой.
Издевались над ней всей съемочной группой. Для начала обрядили в чью-то старую тельняшку, под которую напихали несколько килограмм ваты и марли — фигура сразу "правильно поплыла". На шею накручивали по 2—3 платка, чтобы скрыть настоящую шею актрисы, а на лицо накладывали толстенный слой грима. За время съемок актриса успела проклясть всех и вся — натерпелась, бедная.
И даже на Меньшова бывает проруха
Почему-то бытует мнение, что раньше не только деревья были выше, но и курьезов в картинах не было. Мол, всяческие комиссии за этим строго следили и в случае чего могли дать невнимательному режиссеру по кепке. Но киноляпы были, есть и будут. Любой режиссер может что-то упустить из виду. Меньшов — не исключение.
Моя любимая ошибка — свистопляска с галстуками. Обратите внимание: на курорте Василий в тренажерном зале слушает героиню Гурченко в новом синем галстуке. А чуть позже на рынке он этот самый синий галстук только собирается приобрести. С одеждой вообще творится неразбериха. Так, когда армия справедливо разгневанных женщин организованно наступает на дядю Митю, в одном из кадров у него зеленая рубашка, а в другом — уже в клетку. Пострадала от невнимательности и Надя. Во время встречи с Василием на набережной на ней повязан платочек с разноцветными концами (слева — желтый, справа — зеленый). Но по ходу действия желтый конец чудесным образом меняется местом с зеленым.
Несуразница творится и с предметами вокруг героев: то пропадают, то появляются скамейки у калитки, а дядя Митя зачем-то дважды достает сигареты (в руках у него уже есть пачка, а он лезет в пиджак еще за другой). Еще одна нелепость: когда Надя читает письмо, то за ее спиной — окно. А в следующем кадре за спиной героини уже маячит одежный шкаф.
В общем и на таких дотошных режиссеров, как Владимир Меньшов, приходится своя доля ляпов. Но разве они портят общую картину? Да ни капельки!
Перлы, улетевшие в народ
- Ишь ты, орган движения они лечили, орган движения! Поотрубать бы вам к чертовой матери эти органы-то!
- День взятия Бастилии впустую прошел.
- Умерла, говорит, дедушка, твоя бабушка.
- Девушки, уймите вашу мать!
- — Ты идешь к этой Горгоне? — Нет, к жене.
- Инфаркт микарда! Вот такой рубец!
- Что характерно — любили друг друга.
- Мамка твоя плохая тута — дома, а папка твой хороший — вона, другу мамку себе заимел!
- — Ах ты... Сучка ты крашена. — Ну почему же крашена? Это мой натуральный цвет!
- Брак — это добровольное рабство.
- Беги, дядь Мить, беги.
- Людк, а, Людк! Тьфу! Деревня!
- А в груди прям жгеть! Прям жгеть, как будто жар вот с печи сглотнула!
- Простите, что помешал вам деньги прятать.
- Может, мы тоже пойдем с тобой — состругаем снегурочку-то?
Владимир Меньшов: "Думал поехать в Госкино с автоматом"
— Владимир Валентинович, ваши фильмы фанаты давно уже разобрали, что называется, по косточкам. А все равно многое до сих пор неясно. Например, относительно истории с вашим отстранением от работы над фильмом "Любовь и голуби" существует множество версий...
— В этом случае без алкоголя не обошлось (смеется). Я сдал картину, которую снял по утвержденному сценарию, материал до этого все, кому нужно, уже видели. И вдруг приходит все начальство — министр, замминистра — и говорят: "Ну нет, эта картина не может на экраны выйти". Я не понимаю, что происходит. Мне объясняют: "У вас же тут все время пьют, этого быть не может!" А произошло вот что. Был такой Соломенцев — председатель Совета министров РСФСР. После работы у себя на даче он посмотрел картину "Ольга и Константин". Там играют Остроумова и Кикабидзе, шампанское льется рекой. А он пришел домой с больной головой и ужасно возмутился: "Ну когда же это закончится, мать честная! Мы не успеваем строить детские дома для детей-даунов, которые рождаются в результате этой пьянки бесконечной! А вы еще кино такое снимаете!" (напомним, в разгаре была горбачевская антиалкогольная кампания. — Авт.). И все испуганные чиновники начали срочно вырезать целые куски с водкой из старых картин — "Петра Первого", "Чапаева"... А новые картины просто закрывали. А как же я мог вырезать эти эпизоды из своей картины? Дядя Митя, которого сыграл Сергей Юрский, все время ищет, где выпить. Это же образ такой. Когда я отказался, меня приказом отстранили от картины. Там такое было! Доделывать фильм сел другой человек, но, естественно, он не смог ничего переделать, а то, что было переделано, оказалось таким бредом!
— Чувствую, по вашему здоровью это хорошо ударило...
— Не то слово! Там ведь где-то режут мой фильм! Считай, ребенка твоего режут. Мне казалось, я прям слышу эти звуки из монтажной... Выкуривал по три пачки в день, переживал. Уже начал думать, что нужно где-то автомат достать, поехать в Госкино и как дать от колена! Хрен с ним — буду сидеть всю оставшуюся жизнь, но не позволю, чтобы творилось черт знает что! (Картина полгода пылилась на полке, пока не поутихла истерия, потом фильм восстановили в первоначальном виде и выпустили на экраны. — Авт.).
— Актер Александр Михайлов рассказывал, что вы не съемках "Голубей" постоянно смеялись, заражая смехом своих коллег.
— Было дело. Я знаю, что у режиссеров есть такая примета: "Не ржать". Мол, если ты снимаешь комедию, сам смеешься на съемочной площадке, значит зрителю потом будет неинтересно. Я хоть и режиссер, но суеверен по минимуму. Да, нельзя спотыкаться на площадке, рассказывать о своих планах — иначе Бога можно насмешить.
— Это правда, что для вас в картине важнее всего сценарий?
— Нет, это не так! Хотя, конечно, сценарий крайне ценю. Были времена, когда для того, чтобы снять хороший фильм, нужно было три условия: сценарий, сценарий и еще раз сценарий. Но это были еще тридцатые-сороковые годы. С тех пор искусство режиссера выросло. Ну какой сценарий, например, в "Зеркале" Тарковского? Содержание этого фильма вообще трудно пересказать. Да и в "Сталкере" не очень понятно, что происходит. Есть много фильмов, в которых искусство режиссера важнее, чем история, которая рассказывается... Кроме того, лично я обожаю импровизации, считаю, что они делают фильм более живым и искренним. И я не гордый — если мои предложения съемочная группа не одобряла, говорила, что это неинтересно, то я спокойно мог от них отказаться.
— Почему вы ничего не снимаете вот уж 14 лет?
— На наш кинематограф сейчас наложили лапу продюсеры — они влезают во все, и режиссер в гораздо большей степени несвободен, чем было в советское время. Так что я вне этой игры.