Интервью с Дмитрием Быковым: о романе Булгакова для Сталина и защите Маяковского от поверхностной критики

Имя: Дмитрий Быков

Ро­дил­ся: 20.12.1967 в Москве (Россия)

Выпускник журфака МГУ сегодня считается одним из самых успешных и востребованных литераторов. Автор романов и сборников поэзии. Преподает в школах, является профессором кафедры мировой литературы МГИМО, автором проекта "Один" на радио "Эхо Москвы", колумнистом в журналах "Дилетант", "Огонек" и др. За книги "Борис Пастернак", "Икс", "Остромов, или Ученик чародея" удостоен нескольких премий. Любит эпатажность и полемику. Его блоги, в частности о Сергее Довлатове как "второсортном таланте, который завышает читательскую самооценку", вызывают множество споров в литературной среде.

Деоккупация юга страны – как украинские военные отвоевывают территории

Запрет на передвижение по стране для военнообязанных – все детали

Ракетные удары по мирным украинским городам - июль 2022

Ядерный терроризм россии

— Дмитрий Львович, ваше имя часто связывают с развенчиванием мифов о литературных кумирах. Разрушать стереотипы — ваша цель или это получается непроизвольно?

— Честно говоря, не могу назвать мифы, которые я бы развенчал. Скорее наоборот — я всячески отстаиваю традиционные ценности, популяризую советскую литературу, восстанавливаю репутацию некоторых людей эпохи Серебряного века (в частности, Маяковского), защищаю от поверхностной критики некоторых современников. Сколько раз убеждался, как мало общего между имиджем и человеком и как много народу слышало звон, но понятия не имело, где он.

— Как думаете, какое место будут занимать бумажные книги в будущем? Может, они станут уделом элиты или вообще исчезнут?

— Не вижу разницы между книгой бумажной и электронной. То и другое — носитель информации. Писали на папирусе, на телячьих кожах, сейчас перешли на гаджеты, а слова все те же. И, как всегда, их слишком много, а мыслей слишком мало.

— Когда-то в фильме "Москва слезам не верит" говорилось: "Скоро будет одно сплошное телевидение". Сейчас мы часто слышим: "Будет один сплошной интернет". Сегодня очень востребованы ресурсы, где за 15 минут можно "прочесть" "Войну и мир", а за 10 минут — как умело говорить о книгах, которых вы не читали. Как вы относитесь к таким сайтам, которые позволяют за полчаса стать псевдоначитанным человеком?

— Лучше изучить содержание книги за десять минут, чем не иметь о ней понятия вовсе. Глядишь, кто-то прочтет краткое содержание, заинтересуется и уже не оторвется. Что ж до умения говорить о книгах, которых вы не читали, в этом нет ничего ужасного. Поэт и прозаик Борис Поплавский понятия не имел о Прусте, но, выслушав краткую лекцию о нем, тут же сделал блестящий импровизированный доклад. А потом уже прочел сочинения писателя.

— Вы и поэт, и публицист, и лектор, и журналист. Если бы пришлось выбрать что-то одно, кем бы себя позиционировали в первую очередь?

— Мне кажется, литератор должен уметь все. Бывают времена, когда писать стихи не хочется, а то и попросту невозможно. Тогда, чтобы не сойти с ума, пишешь прозу. А журналистика — мой хлеб и заодно способ собирать материал для прозы.

— Ваши лекции о Булгакове наводят на мысль, что он писал "Мастера и Маргариту" для одного человека — Сталина. И якобы весь роман написан ради одного послания ему: "Да, мы знаем, что вы зло, но зло необходимое. И готовы с этим мириться, но с одним условием — берегите Мастера". Меня, как представителя уже постсоветского поколения, этот посыл коробит.

— Что касается концепции "романа для Сталина", то ее выдумал не я: схожие мысли есть у известного литературоведа Мариэтты Чудаковой. Меня просто заинтересовала тема Сталина как адресата: есть же книги, написанные прямо для него. Не только для него, конечно, но с месседжем, недвусмысленно адресованным ему, например "Жатва" Галины Николаевой или "Нашествие" Леонида Леонова.

— Неужели на самом деле Булгаков был так расчетлив и приземлен?

— Ничего приземленного в такой расчетливости нет. Булгаков, сочиняя роман, очень для него нетипичный и выполненный в принципиально новой, не всегда органичной манере (там много дурновкусия, рассчитанного явно на читателя с узким и специфическим опытом), преследовал вполне конкретную цель. Думаю, он не хотел, чтобы книга становилась общим достоянием. Это была грандиозная задача — перепрограммировать вождя. Случилось так, что книгу прочли миллионы людей, и она внушила им много весьма своеобразных, а то и опасных мыслей. Между тем авторская цель была проста: в такой вот форме выразить поддержку некоторым действиям Сталина (в частности, расправе с РАПП — Российской ассоциацией пролетарских писателей) и призвать его все-таки беречь настоящих художников, потому что все остальные не заслуживают никого, кроме Воланда. Насколько он был прав относительно тогдашней и нынешней России? Насколько оправдан был сталинский подход ко внутренней политике? Можно ли с нами иначе? Нужен ли новый Воланд сегодня? Обо всем этом можно спорить, но Булгаков был монархистом и другой власти не представлял, по крайней мере для своей страны. А думал ли он о публикации "Мастера" на самом деле? Помилуйте, нет конечно! Если невиннейшая глава о Пилате у него в книге вызвала кампанию травли — чего мог ждать автор всего романа? Он писался как завещание, а завещания обнародуются очень редко.

— Вы ездите по миру с лекциями, несколько раз бывали в Киеве. Какое впечатление у вас осталось о городе, слушателях?

— Я бываю в Киеве не только с лекциями — у меня в этом городе много друзей. Да и как журналист часто к вам езжу. Слушатели у меня везде примерно одинаковые — и в Одессе, и в Москве, и в Лондоне, и в Вашингтоне, и даже, не поверите, в Перу. Нас много рассеялось по свету, и вся эта аудитория почему-то встречается на моих вечерах, узнавая друг друга безошибочно. Мы всегда словно продолжаем старый разговор — ровно с того места, на котором когда-то прервались в московской квартире.

— У вас интересная теория о литературной реинкарнации: Достоевский — это Солженицин, Некрасов — Твардовский. А кто вы по этой теории?

— Мне хотелось бы думать, что я как-то, с поправкой на масштаб эпохи, наследую Мережковского, любимого моего писателя и мыслителя. Выше его трилогии "Царство зверя" и романа "Иисус Неизвестный" ничего в тогдашней прозе просто не было. Как исторический романист он значительнее всех в русской литературе, а публицистику 1907—1917 годов можно издавать как сегодняшнюю, не меняя ни буквы. Мне хотелось бы считать себя его реинкарнацией. Но это только метафора. Просто в сходных обстоятельствах, циклически повторяющихся в России каждый век, формируются сходные типажи. Дай Бог удержаться в старости, если доживу, от дружбы с каким-нибудь новым Муссолини. Но для того и нужно знать предшественников, чтобы не наступать на некоторые грабли.